Собрание сочинений в семи томах
Смотрите также:
- Островский Гроза «А. Н. Островский. Собрание сочинений в 10 и томах. Том 2»
- Собрание сочинений в шести томах
- Собрание сочинений в шести томах
- Собрание сочинений в семи томах
- Чехов А. П. Сочинения в 18 томах // Полное собрание сочинений и писем в 30 томах
- Джордж Гордон Байрон. Корсар
- Александр Сергеевич Пушкин
Итогом повторного теоретического продумывания книги стали в ППД новая подача основного вопроса об авторской позиции Достоевского и более тщательная, дифференцированная проработка вопроса о диалоге в его романах, а также теория металингвистики (о новых теоретических аспектах книги 1963 г. см. подробнее ниже). * * * Обещанное в 1946 г. «со временем» возвращение к Достоевскому растянулось на 15 лет; оно состоялось в 1961 г. в ситуации исторического поворота тех лет, позволившего не очень определенным планам приобрести реальные очертания проекта переиздания книги. Непосредственным стимулом к переходу долголетних размышлений в более энергичную практическую стадию послужило предложение, полученное автором в феврале 1961 г. от 30* сотрудника итальянского издательства «Эйнауди» в Турине, в то время аспиранта филологического факультета МГУ Витторио Страда. К этому времени (в конце 50-х годов) в зарубежной русской критике наблюдается определенное оживление интереса к старой книге ПТД; ее «вспоминают», что выражается в серии выступлений, апологетических и полемических, в нью-йоркском «Новом журнале», так или иначе затрагивающих книгу (публикации статей Н. С. Трубецкого, статьи Р. Плетнева, В. И. Седуро, несколькими годами позже Д. И. Чижевского; см. подробнее комм, к ПТД в т. 2). Одновременно то же происходит у нас: обращения к книге 1929 г. в книге В. Б. Шкловского «За и против», 1957, и в его же полемической (в полемике с Р. О. Якобсоном) заметке «Против» (Вопросы литературы, 1960, № 4), а также в статье Л. П. Гроссмана в сборнике ИМЛИ «Творчество Достоевского» (1959). Исторически знаменателен этот факт одновременного обнаружения нового интереса к забытой книге в зарубежной русской печати и на родине автора книги. На родине это ее воскрешение подготавливается в ситуации общего исторического поворота середины 1950-х годов и естественно связано с «воскрешением» в нашей общественной и литературной жизни самого Достоевского. В этой атмосфере возникает итальянское предложение. В недатированном письме (полученном М.М.Б. в Саранске 22.02.1961, согласно почтовому штемпелю) В. Страда сообщал о намерении издательства «Эйнауди» подготовить полное собрание Достоевского по-итальянски и продолжал: «В согласии с издательством я считаю целесообразным, чтобы предисловие этого, самого полного собрания сочинений Φ. М. Достоевского принадлежало русскому литературоведу. Я хорошо знаю Вашу очень оригинальную и интересную книгу о творчестве Φ. М. Достоевского, и мне хотелось бы, чтобы эта книга была вступительным исследованием итальянского перевода сочинений Достоевского. Но надо было бы приспособить Вашу книгу для этой цели. Между прочим, и Вы, может быть, хотели бы ее немножко перерабатывать» (АБ). На следующий же день (23.02) М.М.Б. ответил согласием и назначил срок представления работы через четыре месяца, «так как моя книга потребует довольно значительной переработки и обновления» (черновик письма М.М.Б. к В. Страда хранится в АБ). 23.03.1961 М.М.Б. было послано из Турина официальное предложение от издательства «Эйнауди» и 9.04 он ответил из Саранска официальным согласием; сроком представления рукописи был назначен сентябрь (фотокопии писем опубликованы В. Страда: Бахтинский сборник-Ш, М., 1997, с. 376-377). Работа над «итальянским вариантом» шла в течение 1961 года. 5.01.1962 агентство «Международная книга» в Москве, через которое велись официальные переговоры с туринским издательст вом, направило готовую рукопись книги в советский Главлит «для просмотра <...> на предмет рекомендации ее для переиздания в Италии» (АБ; не забудем, что всего три года прошло после политического скандала об издании «Доктора Живаго» в Италии). Вскоре переработанная рукопись отправлена в Турин, однако дело там на этом и остановилось: задуманное собрание сочинений не состоялось, а итальянское издание книги М.М.Б. вышло лишь в 1968 г., пять лет спустя после московского издания ППД, с которого уже и сделан был перевод. Но с весны того же 1961 г. начинаются энергичные действия В. В. Кожинова с целью переиздания книги в Москве. В марте 1962 г. М.М.Б. получает официальное предложение от издательства «Советский писатель», о чем 27 марта сообщает Кожинову: «Сейчас я приступаю к новому пересмотру всей книги <...> Итальянский вариант книги меня не удовлетворяет» (ДКХ, 2000, № 3-4, с. 182). Таким образом, переработка книги имела два этапа, в 1961 и 1962 гг. — для итальянского и московского издания. Но на обоих этапах вырабатывался единый текст новой книги. Примером может служить текст нового предисловия — «От автора» в его «итальянской» редакции. Текст, датированный в рукописи 1961 годом, совпадает с текстом будущих ППД, за исключением заключительного абзаца, который в этой редакции выглядит так: «Наша концепция поэтики Достоевского первоначально была изложена в книге «Проблемы творчества Достоевского» (Ленинград, 1929 г.). Для настоящего издания на итальянском языке мы довольно существенно переработали эту книгу и внесли в нее значительные дополнения» (АБ). Материалы АБ позволяют проследить процесс подготовки новой книги на протяжении этих двух лет, имевший несколько стадий. Это прежде всего изобильные записи мыслей в нескольких тетрадях, отражающие общую стратегию переработки книги. Три таких тетради опубликованы в т. 5 — «1961 год. Заметки», «Достоевский. 1961 год» и «Заметки 1962 г. — 1963 г.». В комментариях к этим текстам в т. 5 говорится об их оригинальном характере. Это широкие проспекты содержания, предполагаемого для разработки в новой книге, но еще не работа над ее будущим текстом. Этим лабораторные записи М.М.Б. подобны рабочим тетрадям самого Достоевского к его романам, которые М.М.Б. в одном из текстов 40-х гг. характеризовал как «наброски целого», раскрывающие «филогенезис его формы» (т. 5, 75). То же можно сказать о лабораторных записях М.М.Б. для будущих ППД. Это «наброски целого», а не конкретная работа над текстом. Содержание записей значительно шире практической цели доработки книги. Изобилие содержания в этих текстах, лишь весьма частично затем использованное в ППД, делает их самостоятельным материалом для суждений о концепции Достоевского у М.М.Б.; эта кон цепция не дана нам полностью в книгах не только 1929, но и 1963 г., и подлежит реконструкции также на материале лабораторных записей 40-х — начала 60-х гг., представленных в т. 5. Некоторые принципиальные общие положения автора в этих черновых текстах формулированы открыто и прямо, чего мы не наблюдаем в полной мере в самой книге ППД. Таковы положения о личности как новом художественном предмете, открытом Достоевским, и о «новой логике этого предмета*, потребовавшей от художника нового типа романа. Такова красивая формула: Достоевский «сумел увидеть дух так, как до него умели видеть только тело и душу человека» (т. 5, 345) — отсылающая к ключевым категориям раннего философского трактата автора — АГ. Таково уподобление новой активности автора в мире Достоевского, активности «более высокого качества» — «активности бога в отношении человека» (т. 5, 342). Этот теологический аспект теории авторства М.М.Б., присутствующий потенциально как в АГ, так и в книге о Достоевском, проговаривается именно здесь, в непубличном, лабораторном тексте. Вообще эти черновые тексты (и особенно первый из них — «1961 год. Заметки») содержат такой философский комментарий к теории полифонического романа, какой в самой книге открыто не проговорен. Другая группа рабочих материалов, публикуемая в настоящем томе под редакторским заглавием «<Дополнения и изменения к "Достоевскому">» (заголовок сформулирован комментатором этих текстов в настоящем издании по аналогии с заголовком самого М.М.Б. к его записям 1944 г. — «Дополнения и изменения к "Рабле"»), относится также к 1961-1963 гг., но отличается по характеру от записей, опубликованных в т. 5, тем, что материалы эти гораздо ближе соотносятся с новым текстом ППД и отражают самый процесс выработки этого нового текста. Но к этому и они не сводятся: мы находим здесь немало тем и общих положений, не перешедших в текст ППД, — таковы, например, запись темы «Гриммельсхаузен и Достоевский» и связанный с ней чрезвычайно существенный тезис о «культурно-исторической "телепатии"» (с. 323); ссылка на раннехристианский роман «Климентины» (с. 364), которую автор собирался включить в уже готовый машинописный «итальянский вариант» ППД(М2) на стадии его новой доработки для московского издания (ссылка была заготовлена как примечание к с. 155 машинописи, соответствующей с. 161 ППД-1963 — см. с. 136 наст, изд., — к фразе: «Большое значение имеет и преобразующее проникновение мениппеи в повествовательные жанры древнехристианской литературы»); таковы записи на отдельных листах о «веселом разуме Пушкина» и близости Достоевского иногда к просветительскому, иногда к романтическому использованию карнавализации (с. 365) — и др. Описание этой группы архивных материалов см. ниже. * * * Двухлетняя история издания новой редакции книги М.М.Б. о Достоевском зафиксирована в документах издательства «Советский писатель» за 1961-1963 гг., хранящихся в РГАЛИ (ф. 1234, оп. 19, ед. хр. 3325). Самый ранний из документов — обращение В. В. Ермилова в правление издательства 25.05.1961; автор письма считает крайне целесообразным переиздание книги М.М.Б. «Проблемы творчества Достоевского». 14.07.1961 датирована рецензия В. В. Ермилова, в которой сказано, что метод проникновения автора книги «в самую суть искусства Достоевского» убеждает «в бесплодности анализа так называемого "мастерства"» (популярнейший термин тех лет). У рецензента есть пожелание к автору доработать книгу, «обновить» ее фактический материал и стиль, однако «и в ее теперешнем виде» научная и культурная ценность книги для него несомненна, и если предложенная доработка по тем или иным причинам не представится автору возможной, он рекомендует переиздать ПТД «и в этом виде», сопроводив книгу редакционным предисловием, «в котором будет оговорена дискуссионность решения вопроса о "полифонии"». Обращение и рецензия В. Ермилова — «первая ласточка». Наиболее действенный цикл событий завязывается в самом начале 1962 г. письмом, подписанным девятью известными именами и обращенным к председателю правления издательства Н. В. Лесючевскому, с предложением включить книгу М.М.Б. в план издания на 1962 год. Письмо было составлено В. В. Ко-жиновым и подписи под письмом были собраны им еще в начаіе лета 1961 г.; как он их собирал и вообще о своей роли в событии переиздания книги рассказал подробно он сам (ДКХУ 1994, № 1, с. 104-110). Некоторые из собранных им под письмом имен упомянуты в письме Кожинова М.М.Б. от 7.06.1961: «О Вашей книге о Достоевском только на-днях я слышал поистине восторженные отзывы от В. Б. Шкловского, Л. П. Гроссмана и даже ....... М. Б. Храпченко, В. В. Ермилова, В. Я. Кирпотина и др.» {ДКХ, 2000, № 3-4, с. 143). О существовании письма В. В. Кожинов сообщил в печати, в статье «Литература и литературоведение» (в газете «Литература и жизнь» 16.03.1962), назвав имена деятелей, письмо подписавших. Вопросу о переиздании труда М.М.Б. принадлежит в статье центральное ударное место: «В 1929 году в Ленинграде был издан труд М. Бахтина "Проблемы творчества Достоевского". Тогда же А. В. Луначарский написал пространную рецензию, в которой указал на новаторское значение этой чрезвычайно интересной и глубокой работы. Статья Луначарского хорошо известна, она перепечатывалась в целом ряде изданий. А книгу М. Бахтина, вышедшую двухтысячным тиражом, не всегда хорошо знают даже литературоведы, изучающие Достоевского. Между тем она — образец как раз плодотворного метода анализа «художественного мира» писателя. Не случайно группа видных деятелей культуры — К. Федин, В. Виноградов, Л. Тимофеев, М. Храпченко, В. Шкловский, Л. Пинский, Л. Гроссман, Б. Рюриков, В. Кирпотин — обратилась в издательство "Советский писатель" с предложением переиздать книгу М. Бахтина, утверждая, что "принципиальное значение имеет разработанная в этой книге методология литературоведческого анализа". В книге М. Бахтина творчество Достоевского исследуется именно как целостный "мир", живущий в конкретной материи художественной формы. Здесь нет ни одного слова "по поводу": на протяжении всей работы мы вместе с автором тщательно анализируем сами произведения Достоевского, проникая через сюжет, через образные детали в их содержание. Благодаря такому методу перед нами раскрывается реальный смысл искусства Достоевского во всей его полноте и многогранности. Сама эта работа не проста, она требует от читателя внимания и напряжения. Но тот, кто изучит ее вдумчиво и серьезно, не только гораздо глубже поймет творчество Достоевского, но и поднимется на новую ступень в понимании того, что такое литература и что такое наука о литературе. Однако дело переиздания книги подвигается крайне медленно». С начала марта 1962 г. дело начинает подвигаться достаточно быстро. 1.03.1962 зав. редакцией критики и литературоведения издательства Е. Конюхова докладывает Лесючевскому, что в соответствии с полученными от него указаниями по письму группы писателей редакция ознакомилась с книгой и нашла, что она «представляет большой научный интерес». Зав. редакцией опирается на мнение уже двух рецензентов — В. В. Ермилова и А. А. Белкина; вторая, весьма сочувственная и высоко оценивающая книгу рецензия имеет к автору два пожелания: сделать изложение сложных мыслей «несколько доступнее» и развить «еще в одной дополнительной главе» историческую проблему возникновения романа Достоевского и его слова, выведенную за скобки в ПТД. Предложение о «терминологических уточнениях» повторено и в докладной записке Е. Конюховой от 1.03. Это редакционное требование окажется наиболее настоятельным и приведет к терминологическим уступкам автора в ППД. 19.03 старшим редактором Л. А. Шубиным составлено и подписано редакционное заключение, в котором редакция «полностью разделяет» мнение видных деятелей культуры, обратившихся в редакцию с предложением о переиздании книги. Доработку книги редакция полностью оставляет на волю автора, со своей же стороны лишь рекомендует несколько обновить полемику новыми материалами, накопившимися с 20-х годов, «и упростить тер минологию в тех случаях, когда это не помешает точности выражения мысли». И в дальнейшем на всех этапах Лев Алексеевич Шубин был первым лицом в редакции, помогавшим успеху дела. О решении редакции принять книгу к переизданию Е. Конюхова сообщает автору в письме от 21.03.1962. Вместе с письмом посылаются рецензии В. В. Ермилова и А. А. Белкина. В ответном письме от 24.03 М.М.Б. сообщает о скорой высылке в редакцию переработанной рукописи. 27.03 он сообщает Кожинову: «Получил официальное предложение от редакции "Советский писатель" о переиздании моего Достоевского и уже ответил на него согласием. Сегодня получил рецензии и редакционное заключение» (ДКХ, 2000, № 3-4, с. 182). 15.05 М.М.Б. сообщает Конюховой, что высылает рукопись. Благодаря работе над «итальянским вариантом» в 1961 г. автор готов с ответом на предложение московского издательства. Издательский договор с автором № 8613 оформлен 18.06. 1962. В письме от 9.07 Е. Конюхова сообщает автору, что 30.06 книга утверждена в плане выпуска на 1963 год. С письмом посылаются еще две рецензии, причем отмечены различия между ними — рецензии Ε. Ф. Книпович «(на непереработанный текст)» и В. В. Ермилова «(на переработанный текст)». Это вторая рецензия Ермилова — «О новом варианте работы Μ. М. Бахтина», датированная 4.06.1962, в которой констатируется плодотворность проделанной автором новой работы. Рецензия авторитетного для издательства члена его редакционного совета Ε. Ф. Книпович, датированная 24.04.1962, внесла наиболее осложняющий момент в успешное в целом прохождение дела в издательстве. Рецензия представляла собой реакцию на книгу 1929 г. и открывалась «некоторыми общими соображениями»: «В литературоведении советского времени (вплоть до тридцатых годов) существовало достаточное количество крупных ученых или талантливых литераторов, которые вместе с тем были далеки от марксизма. Книги и отдельные работы о Достоевском, опубликованные Л. Гроссманом, А. Долининым, С. Кафтановым, Б. Эйхенбаумом, Ю. Тыняновым, В. В. Виноградовым и т. д., — изобилуют тонкими наблюдениями, интереснейшими гипотезами, дают богатый материал для решения вопроса об особенностях сюже-тосложения, композиции, образной системы, языка и стиля Достоевского. Книга М. Бахтина со всеми достоинствами и недостатками своими примыкает именно к этому "массиву". И естественно возникает вопрос: почему надо начинать именно с нее? Почему пересмотр богатого и сложного наследия этой части "достоевсковедения" надо начинать во "внеплановом", случайном порядке? Может быть, надо поступить совсем иначе — поручить талантливому и марксистски мыслящему знатоку Достоевского пересмотреть все эти работы и найти наиболее ценные и полезные в них?» Переходя далее к самой книге ПТД, Ε. Ф. Книпович решительно осуждает всю ее первую часть с главным тезисом о полифоническом романе Достоевского и решительно одобряет вторую часть — «Слово у Достоевского» — как «примерно в сто раз значительнее и интереснее» первой части и главного тезиса. «Таким образом, если говорить грубо, автор как "вклад" и "величие" Достоевского поднимает те черты реллятивизма и антиисторизма, которые в творчестве его были и которыми объясняется то, что в каком-то отношении у него (у слабых его сторон) учились и учатся Пруст, Джойс, Кафка и некоторые современные властители душ за рубежом. Кроме того, изложена почти вся первая часть и особенно первая ее глава языком философских журналов первого десятилетия нашего века. Трудно продраться сквозь взаимную обусловленность синхронического и диахронического подхода, сквозь "философемы" и "идеологемы", сквозь "интенциональность слов" и "монологическую плоскость", "сюжетно-прагматические функции", "опредмеченность героев", " персонал неточность мира", "трансфинитные величины" и т. д.». «Я слышала в издательстве — заключает рецензент, — что автор перерабатывает свою книгу. Конечно, надо посмотреть, что ему удастся сделать с первой ее частью. Но вторую "Слово у Достоевского" — опыт стилистики — и сейчас можно издать, так как она имеет совершенно самостоятельное значение и чрезвычайно интересна». Рецензия Ε. Ф. Книпович, по-видимому, не вызванная производственной необходимостью (поскольку уже имелись две необходимые положительные рецензии), вероятно, могла бы иметь роковые последствия для книги М.М.Б. — и однако таких последствий она не имела. Этот текст — весьма характерный для начала 60-х годов идеологический документ. Уже допускается переиздание старых авторов-немарксистов 20-х гг. — и еще во всей силе официальные дежурные нормативы и формулы. Благополучного хода дела эта рецензия не остановила (при всем весе имени рецензента для издательского начальства): по-видимому, в обстановке позднехрущевской оттепели можно было нейтрализовать ее ссылкой на уже проделанную автором доработку (см. специальное уточнение при посылке рецензии автору в письме Е. Конюховой от 9.07: «на непереработанный текст»). Но в одном отношении отзыв Книпович подействовал на самый характер авторской доработки, а именно — то, что было в нем сказано о «языке философских журналов первого десятилетия нашего века». Над уже посланной в издательство рукописью автор продолжает работать. 18.07 он сообщает Конюховой, что приступает «к окончательному оформлению книги». Обсуждается вопрос о ее редакторе; в том же письме М.М.Б. называет имена редакторов, которым он «будет рад», — Л. П. Гроссман, Ю. Г. Оксман или А. С. Долинин. Наилучшим редактором был бы Л. А. Шубин — но, вероятно, в стремлении подстраховаться издательство приглашает редактора со стороны и, по совету Шубина, предлагает эту роль составителю настоящего комментария. 6.02.1963 оформлен договор на редактирование с С. Г. Бочаровым. Редактору приходится сообщить автору о последнем и единственном категорическом условии издательства — терминологическом упрощении текста книги. К моменту встречи редактора с автором в Саранске 8-9 февраля 1963 все терминологические замены у М.М.Б. (главным образом замена терминов «интенция» и «интенциональный») — уже готовы. 18.02 С. Г. Бочаровым подписана редакторская справка: «Рукопись полностью подготовлена к сдаче в производство». 27.03 книга сдана в набор, 18.07 подписана к печати, в сентябре 1963 г. книга «Проблемы поэтики Достоевского» выходит в свет: 26.09 в письмах Кожинову и Бочарову М.М.Б. сообщает, что накануне получил из Москвы экземпляры книги; в письме составителю настоящего комментария: «Итак, книга у меня на столе! Совершилось то, во что я — откровенно говоря — очень мало верил» (АБ). * * * Еще на первом этапе работы над новой книгой, в самом ее начале, М.М.Б. писал Кожинову (30.07.1961): «К переработке "Проблем" я только теперь приступаю. Думаю ограничиться немногим (не позволяют ни время, ни листаж), а именно: 1) дополнить критический обзор литературы, 2) углубить анализ особенности диалога и позиции автора в полифоническом романе (последнее больше всего вызывало возражений и недоумений) и 3) коснуться некоторых традиций Достоевского, в частности карнавальной. Остальной текст думаю почти вовсе не трогать. Изложение я не собираюсь делать популярнее» (ДКХ, 2000, № 3-4, с. 153-154). На деле переработка этим не ограничилась и ближе коснулась текста книги и ее терминологии (в том числе пришлось и «делать популярнее» эту последнюю). Но главные линии новой работы были в письме М.М.Б. обозначены. Можно выделить несколько основных направлений в работе над новой редакцией книги: 1) Введен вопрос о новой целостной авторской позиции в полифоническом романе Достоевского. Акцент на этой теме выразился в изменении заглавия второй главы — «Герой и позиция автора по отношению к герою в творчестве Достоевского» вместо «Герой у Достоевского» в ПТД. Вопрос об авторской позиции развернут в написанных заново крупных фрагментах текста, включенных во вторую главу: см. с. 68-75, 77-88. 2) Разработан тщательнее вопрос о диалоге у Достоевского. Именно в издании 1963 г. появилось разграничение «внешнего композиционно выраженного диалога», «микродиалога» и «объемлющего их большого диалога романа в его целом» (с. 76, 84, 85, 207, 246, 282, 296). 3) Широко введены темы исторической поэтики и жанровой традиции, заново, по существу, написана четвертая глава, названная в ППД — «Жанровые и сюжетно-композиционные особенности произведений Достоевского» вместо ограниченно-локального названия «Функции авантюрного сюжета в произведениях Достоевского» в ПТД. Самый обширный массив нового текста, введенного в ППД, — это заново написанная большая часть 4-й главы (с. 121-202). Она открывается декларацией о перенесении исследования «в плоскость исторической поэтики» и новой постановкой вопроса о жанре как «представителе творческой памяти в процессе литературного развития». Преобразование четвертой главы коснулось и тех нескольких страниц ее старого текста, что перешли в новую редакцию из ПТД. Несколько изолированное сближение романа Достоевского со старой традицией авантюрного романа в работе 1929 г. оказывается в новой редакции книги вписанным в «могучую и широко разветвленную жанровую традицию», уходящую «к самым истокам европейской литературы», которую автор считает необходимым проследить «именно до ее истоков» (с. 120). Введение в исследование аспекта исторической поэтики отразилось новыми микрофрагментами текста и в целом ряде других мест книги (с. 12, 24, 39, 92, 94,115,118-120, 295). 4) Поставлена проблема металингвистического изучения слова и введен самый термин «металингвистика». С темой «Слово у Достоевского» связано наиболее значительное композиционное изменение общего плана книги: в ППД снято ее деление на две части. «Слово у Достоевского» в ПТД — вторая, большая по объему часть книги. В ППД эта суверенная «часть вторая» превратилась в «главу пятую» с тем же названием. Тема «Слово у Достоевского» встала тем самым в последовательный ряд «проблем поэтики Достоевского», после героя, идеи и жанра, что было внешним знаком включения темы в единство концепции (и это было ответом на расчлененные истолкования книги, в которых приемлемый и даже блестящий стилистический анализ в части второй противопоставлялся неверной общей идее полифонического романа в первой ее части; так оценивали ПТДкгк Н. Я. Берковский в самой первой печатной рецензии в 1929 г. — см. т. 2, 473-475, — так и Ε. Ф. Книпович во внутренней издательской рецензии в 1962 г. — см. выше). Но, как бы тем самым понизив тему внешним образом в статусе, автор значительно укрепил ее введенными в начало первого раздела «главы пятой» («Типы прозаического слова. Слово у Достоевского») теоретическими «предварительными методологическими замечаниями» (с. 203-207) и обоснованным здесь термином «металингвистика». Тем самым слово как суверенная, акцентированная и выделенная, центральная тема книги — выделенная в книге 1929 г. композиционно как отдельная часть, — не потеряла своей значительности и в ППД, но даже в ней укрепилась. Новые фрагменты текста, связанные с темой металингвистики, введены и в другие места пятой главы (с. 225). 5) Произведена значительная правка терминологического аппарата книги, при этом нужно разделить два слоя этой правки. Один из них отвечал общему направлению перестройки ПТД в ППД, другая тенденция правки была вынужденной. Один — это систематическое устранение социологической терминологии по всему тексту и, таким образом, переориентация исследования с языка социологической поэтики 20-х годов на язык исторической поэтики. В целом акцент на исследовании поэтики Достоевского выразился как в изменении названия всей книги, так и в отдельных новых формулировках по тексту (например, в обосновании выбора работ о Достоевском для обзора в первой главе — с. 12, — или признание Л. Гроссмана «основоположником объективного и последовательного изучения поэтики Достоевского в нашем литературоведении» — с. 20). Устранение социологической фразеологии проведено в тексте ППД или путем снятия насыщенных ею фрагментов текста ПТД (таковы старое «Предисловие», где сформулирован тезис о «внутренней, имманентной социологичности» литературного произведения как «искусственного кристалла», преломляющего «лучи социальных оценок»; такова постановка вопроса о «социологии стиля» Достоевского в заключительных трех абзацах главы III — «Слово героя и слово рассказа в романах Достоевского» — второй части ПТД, снятых в ППД; постановка также вопроса об «абстрактной социальности» диалога у Достоевского и ее «социологических предпосылках» в главе «Диалог у Достоевского» и заключительный большой абзац главы об этом диалоге как «в высшей степени интересном социологическом документе» и «выражении социальной дезориентации разночинной интеллигенции» — см. т. 2, 7, 155, 171, 173-174; ср. с. 304-306), или путем конкретной словесной правки, причем социологическая терминология заменяется как терминами исторической поэтики, так и категориями металингвистического анализа. Примеры: «по природе событийна» (вместо «социальна и событийна» в ПТД — с. 92); «носят традиционный характер» (вместо «социальный» в ПТД — с. 92), «авторитетных и отстоявшихся идеологических оценок» (в ПТД «социальных» — с. 215), пассаж об опоре стилистики на металингвистику появляется на месте рассуждения о «первостепенном социологическом значении» проблемы чужого слова (с. 225), целая череда замен на с. 225-226: «Среда диалогического общения» («социального»), «металингвистического изучения каждого слова» («социологии слова»), «каждому направлению в каждую эпоху» («каждой социальной группе»), «далеко не при всякой исторической ситуации» («социальной ситуации»). Если избавление от социологической фразеологии исходило от автора и освобождало книгу от идеологического груза 20-х годов, то другая линия терминологических исправлений была вызвана единственным непременным условием, поставленным автору издательством «Советский писатель». Это условие было сформулировано в цитированной выше рецензии Книпович — в ее замечании об изложении «языком философских журналов первого десятилетия нашего века» (языком, хорошо рецензентке памятным по временам ее молодости). Но пожелание терминологического упрощения присутствует и во всех вполне благожелательных редакционных документах при прохождении дела, и автору с ним пришлось посчитаться. Кстати, и из суровых замечаний Книпович именно это оказалось единственным, повлиявшим на переделку книги. Исправление «устаревшей» философской терминологии прежде всего коснулось феноменологического термина «интенция». В АБ сохранился листок, на котором рукой М.М.Б. выписаны (не полностью) номера страниц издания 1929 г., на которых употребляется это понятие как подлежавшее замене. Такая замена была произведена во всех многочисленных случаях употребления этого термина в ПТД. Ниже дается сводка всех этих случаев с указанием страниц настоящего тома; параллельно редакции издания 1963 г. приводится редакция этого места в книге 1929 г., отделенная косой чертой и выделенная полужирным шрифтом, с указанием соответствующей страницы т. 2. Результаты авторской операции по замене этого термина дают основание для достаточно интересного анализа. Потеря терминов «интенция» и «интенциональный», несомненно, была со стороны автора жертвой и означала известную утрату в единстве философского языка книги, поскольку термины эти были одними из центральных и стержневых, поддерживавших и скреплявших такое единство. В то же время разнообразие и богатство эквивалентов, найденных автором для такой замены, выявляли и обнаруживали смысловой диапазон заменяемого понятия и давали, таким образом, его раскрытие по существу, маскируемое монотонней единого термина. С. 9. ... прямая полновесная значимость слов героя разбивает монологическую плоскость... / ... прямая полновесная интенцио-нальность слов героя размыкает монологическую плоскость... (т. 2, 11). С. 67.... а вовсе не как непосредственно значащая, полновесная смысловая позиция. Непосредственная и прямая значимость... / ... а вовсе не как непосредственно значащая, пол-новесно-интешщональная смысловая позиция. Непосредственная интенциональность... (54). С. 89. ... чрезвычайно повышает прямую смысловую значимость самовысказывания... / ... чрезвычайно повышает прямую интенциональность самовысказывания... (57-58). С. 90.... и сама идея может сохранить свою значимость... /... и сама идея может сохранить свою интенциональность... (58). С. 90.... неизбежно утрачивает свою прямую значимость... /... неизбежно утрачивает свою прямую интенциональность... (58). С. 95.... они характеризуют объект, на который направлены, а не только самого говорящего. / ... они характеризуют объект, на который направлены, а не только самого говорящего как предмет авторской интенции. (63). С. 208.... кроме предметно направленных слов... /... кроме непосредственно интенциональных слов (предметных)... (82). С. 209. Рядом с прямым и непосредственным предметно направленным словом... / Рядом с прямым и непосредственно интеи-циональным словом... (82). С. 209.... но сама является предметом направленности как характерное, типичное, колоритное слово. / ... но сама является предметом интенции как характерное, типичное, колоритное слово. (83). С. 209.... то есть обрабатывается как объект авторского понимания... / ... т. е. обрабатывается как объект авторской интенции... (83). С. 210. Прямое предметно направленное слово знает только себя и свой предмет... / Прямое интенцнональное слово знает только себя н свой предмет... (83). С. 210. Отсутствие прямого предметно направленного слова — явление обычное. Последняя смысловая инстанция — замысел автора... / Отсутствие прямого интенционального слова — явление обычное. Последняя смысловая инстанция — интенция автора... (84). С. 210. По мере усиления непосредственной предметной направленности слов героя... / По мере усиления непосредственной предметной ннтенциональности слов героя... (84).
|
Разместите кнопку на своём сайте или блоге:
