«Питер»
Смотрите также:
- Курс лекций по психодиагностике Херсон, хф омурч «Украина», 2008 г. 155 стр
- Питер москва Санкт-Петарбург -нижний Новгород • Воронеж Ростов-на-Дону • Екатеринбург • Самара
- Джеймс Барри Питер Пен Глава первая питер пэн нарушает спокойствие
- Питер Хёг Фрекен Смилла и её чувство снега Питер Хёг Фрекен Смилла и её чувство снега город
- Экзамен (гр. 2Е01) Зачет (гр. 4Б00) Литература Димов Ю. В. Метрология
- Куликов Л. В
- Утопия, антиутопия и пиратские утопии
Этот уровень общения занимает промежуточное положение между примитивным и конвенциональным. Субъект, избирающий партнерство на этом уровне, по своему подходу к другому человеку близок к примитивному участнику диалога, но по исполнительским возможностям приближается к конвенциональному уровню общения. В целом характеристика этого субъекта («манипулятора») такова: для него партнер — соперник в игре, которую непременно надо выиграть. Выигрыш означает выгоду, если не материальную или житейскую, то, по крайней мере, психологическую. Психологическая же «выгода», с точки зрения манипулятора, заключается в том, чтобы надежно пристроиться к партнеру «сверху» и иметь возможность безнаказанно наносить ему «уколы». Общение, изначально ориентированное на такого рода выигрыш, будем называть «манипуляцией». Начнем с анализа простейших манипуляций. Ученица, сидящая на одной из первых парт, встречает учительницу восторженным взглядом и не сводит глаз с ее нового платья. Из уст девочки прямо-таки рвется восклицание: «Какое чудесное платье! Как вы в нем хороши!» Девочка ловит ответный взгляд учительницы и не успокаивается, пока не прочтет в нем признательности. Эта назойливость и выдает манипуляцию ученицы. По всей видимости, она не подготовилась к уроку и, пытаясь вызвать к себе расположение учительницы, надеется, что ее не вызовут к доске или, вызвав, не станут спрашивать слишком строго. Манипуляция рассчитана на житейский выигрыш. Возможны и какие-то другие мотивы манипуляции. Например: учительница — классный руководитель; предстоит классное собрание, на котором, как ожидает девочка, ее будут жестоко критиковать одноклассники; желательно заранее заручиться поддержкой учительницы. Студент во время экзамена начинает отвечать по билету и вдруг, словно прервав себя, обращается к педагогу: «Иван Иванович, знаете, это место всегда было для меня волнующей загадкой. Почему получается так, что...» — и тут он ставит перед преподавателем вопрос, на который должен бы ответить сам... Расчет прост: ученик знает, что этот преподаватель увлечен своим предметом и готов растаять, если кто-то из учащихся увидит здесь «волнующие загадки». Как это ни курьезно, иной педагог принимается с жаром растолковывать экзаменующемуся, «этому пытливому юноше», то, что следовало бы выслушать от него самого. А «пытливый юноша», зная материал весьма поверхностно, путем манипуляции зарабатывает себе четверку, если не пятерку. Иной ученик, подросток, видя, что учительница не справляется со своими нервами, намеренно доводит ее на уроке до вспышки, выходящей за рамки педагогической этики. Теперь в качестве «пострадавшего» от ее вспышки он хватает свой портфель и «гордо» покидает класс. Он правильно рассчитал, что учительница не решится дать этому делу огласку и дальнейший ход, поскольку сама выглядела в эпизоде не лучшим образом. В дальнейшем, если учительнице недостает принципиальности, он еще не раз попытается извлечь из случившегося выгоду для себя, изображая «несправедливо обиженного». А вот простая манипуляция, приносящая манипулятору не столько житейский, сколько психологический выигрыш (в его понимании). Преподавательница средних лет, ласково обращаясь к молодой учительнице, побуждает ту искренне поделиться своими трудностями и сомнениями. Она благосклонно слушает ее исповедь и вдруг обрывает: «Какие вы глупости несете — уши вянут!» На самом деле ради этой фразы и затеян был весь разговор. Обычно его затевают в присутствии третьих лиц, чтобы «утвердиться» над наивной собеседницей на глазах у «.публики». Собеседница, как правило, обескуражена: ведь она приняла позицию «снизу» в расчете на поглаживания, а оказалось, ее поставили в эту позицию, чтобы уколоть. Теперь, пытаясь нанести ответный укол, она будет выглядеть смешной и беспомощной, что и требовалось манипулятору! В фазе направленности на партнера манипулятор заранее изготавливается к подчинению себе собеседника, к пристраиванию к нему «сверху». В фазе отражения партнера манипулятор неплохо улавливает его актуальную роль и собственную актуальную роль его глазами, но делается все это как «расставление ловушки». Схватываются те особенности собеседника, которые можно использовать как его слабые места. Например, собеседник самолюбив и печется о сохранении собственного достоинства. Следовательно, он не позволит, чтобы к нему пристраивались «сверху». Что ж, тогда надо усыпить его бдительность, пристроившись «снизу». Это и осуществляется манипулятором в следующей фазе — взаимоинформирования. Если преследуется житейская (либо материальная) выгода, манипулятор льстит партнеру до самого конца диалога, всячески избегая конфронтации. Получив отказ, он свертывает контакт, продолжая демонстрировать покорность обстоятельствам и свое «понимание» собеседника. Он надеется, что в следующий раз собеседник, тронутый его льстивым обхождением, все же уступит. И как часто он не ошибается! Если преследуется «чисто психологическая» выгода (выигрыш в понимании манипулятора), в ход идет опять-таки лесть, усыпляющая бдительность партнера. Но как только партнер расслабился и приоткрыл свой «ролевой веер», ему наносится давно заготовленный укол, притом в наиболее чувствительное из открывшихся мест. Когда партнер тщательно закрыт и выступает под маской стандартизованной вежливости и ни к чему не обязывающей любезности, манипулятор делает ряд «выпадов», чтобы обнажить истинное лицо собеседника. Он пускает «пробные шары»: то это льстивая фраза, то рискованная шутка, граничащая с насмешкой, то жалобный тон в расчете на человеческое участие партнера и т. д. Чутко улавливаются реакции собеседника; тактика, не принесшая успеха, мгновенно отбрасывается во имя другой, сулящей «успех». Человек умный, хладнокровный и имеющий большой опыт сопротивления манипуляторам, держится не подавая виду; он в глубине души забавляется, наблюдая, как манипулятор пробует играть им, как кошка с мышкой... Принц Гамлет спрашивает у приставленных к нему лазутчиков короля: «Вы умеете играть на флейте?» Получив, как и ожидалось, отрицательный ответ, он насмешливо осведомляет их, что как инструмент он куда сложнее флейты. «Противоманипулятивная защита», «антиманипулятивный блок» требует от личности большой зрелости и выдержки; встречаются неглупые и честные люди, позорно пасующие перед манипулятором. Им кажется, что единственный ответ на его ИГру — это «контригра», т. е. умение самому превратиться в манипулятора. Но им недостает хитрости и коварства, чтобы переиграть столь трудного партнера. В действительности главное, что здесь необходимо, — это умение «не подыгрывать», «выходить из игры». ...Идет совещание серьезных и деловых людей. В президиуме — немолодая женщина, лицо, облеченное определенной властью и пользующееся заслуженным авторитетом, но, увы, с замашками манипулятора. В первом ряду напротив нее оказывается один из молодых специалистов; у него были с ней столкновения по работе, и ей хочется его проучить. Невзначай она роняет свою шариковую ручку к его ногам. Как воспитанный человек он, естественно, поднимает и возвращает ей ручку. Через некоторое время она роняет ее второй раз, он снова поднимает... На четвертый раз (случай взят из жизни) молодой человек, нагибаясь за ручкой, слышит смешки аудитории... Но ему со второго раза стало ясно, что на это и рассчитывала женщина. Она, по-видимому, надеялась и на большее — на то, что поставленный в неловкое положение, он побагровеет и сделает глупость: например, откажется поднять ручку, демонстративно покинет первый ряд либо что-нибудь скажет срывающимся от обиды голосом... Молодой человек избрал самый верный способ «противоманипулятивной защиты»: пять раз подряд поднял и вернул даме ручку с невозмутимо-вежливым видом, ни одним мускулом лица не показав своего душевного состояния. На пятый раз, кстати, смешков поубавилось: у многих происходящее вызывало чувство неловкости. Женщина явно переборщила с пятым разом и тем самым, выражаясь гоголевским языком, «сама себя высекла». Ей, впрочем, хватило ума отказаться от шестой попытки... Приведем примеры более сложных манипуляций. Некто взял у знакомого денег взаймы и хочет максимально оттянуть срок возврата долга. Обычно в таких случаях стараются не попадаться кредитору на глаза и велят домашним, узнав его голос в трубке, отвечать: «Нет дома». Но наш персонаж — манипулятор и действует иным образом. Он придумывает, например, какую услугу срочно оказать своему кредитору. Тот, как ему известно, давно мечтал о таком-то двухтомнике. Манипулятор без всякого ущерба для себя (а иногда и с выгодой) добывает знакомому этот двухтомник. Знакомый, купив желаемое, искренне благодарен манипулятору; на этом фоне вопрос: «Когда вернешь долг?» — кажется уже бестактным, мелочным. Другой вариант: манипулятор просит о некой услуге именно своего кредитора, причем выбирается услуга, которая для того не слишком обременительна. Например, у кредитора есть добрый знакомый — врач, и манипулятор просит, чтобы этот врач принял его тетку. Вскоре выясняется, что тетке «стало хуже» после начатого лечения и часть вины за это поневоле ложится на кредитора. «Тоже мне! — говорит манипулятор. — Нашел лекаря!» Теперь кредитору неловко напомнить о долге из-за чувства вины. Манипуляции весьма разнообразны по технике и целям; манипуляторы не обязательно действуют по осознанному плану, — у некоторых это происходит «как-то само собой», подсознательно, так что они искренне обижаются, если их уличают в нечестной игре. Иногда лишь в процессе длительного психологического тренинга человеку удается открыть глаза на то, что в его манере общения — масса не замечаемых им, ставших привычными . манипулятивных «ходов». Однозначно отрицательное отношение к манипулятивной тактике общения было бы, очевидно, неверным. Потребность «выигрыша» во что бы то ни стало, безусловно, отражает эгоцентризм субъекта, однако эгоцентричны ведь не только корыстные, жестокие и холодные люди, но и люди глубоко не удовлетворенные жизнью, несчастливые. И воспитанному человеку приходится подчас закрывать глаза на нечестным путем вырываемые манипулятором «поглаживания», на его потуги самоутвердиться в жизни хотя бы за счет удовлетворения: ну вот, опять удалось пристроиться «сверху»... В иных случаях манипулятор жалок, и многие подыгрывают ему из жалости. Манипулятивная тактика подчас улавливается и в действиях партнера, который лишен эгоцентрических побуждений и поступает подобным образом, помышляя о благе собеседника. Так подчас работает психотерапевт со своим пациентом или воспитатель со своим воспитуемым. Сказать о них, что они «манипулируют» людьми, будет верно лишь в том случае, если ими движут своекорыстные интересы. А поскольку это не так, их искусный контакт с пациентом или учеником относится не к манипулятивному, а к игровому уровню общения, о котором речь впереди. ^ Этот уровень опять-таки занимает промежуточное положение между примитивным и конвенциональным: резко отличаясь от примитивного и манипулятивного, он «недотягивает» до конвенционального по той причине, что подлинного ролевого взаимодействия при нем не происходит. Как видно из самого названия этого уровня, общение здесь основывается на неких стандартах, а не на взаимном схватывании партнерами актуальных ролей друг друга и постепенном развертывании каждым из них своего «ролевого веера». Другим названием этой формы общения может быть «контакт масок». Фаза направленности на партнера здесь неудовлетворительна в связи с тем, что подлинного желания контакта или подлинной готовности к общению не отмечается. Нерасположенность к контакту может иметь множество причин. Вот некоторые из них: чувство обиды и недоверия (хочется отгородиться от партнера), страх общения (потому что по прошлому опыту оно чаще приносило разочарования и обиды, чем радость), лень - в отношении общения (потому что человек «экономит» душевные силы, которые надо потратить на другого, вступая с ним в контакт), безразличие к другим (человек слишком занят собой, либо высокомерно убежден, что он «выше» окружающих), наконец, просто усталость (не хватает сил на контакты). В любом случае эта нерасположенность к общению вступает в противоречие с существующими нормами человеческого общежития, обязывающими к контактам. Общаться принято, но неохота. Как бы найти способ общаться не общаясь?.. Такой способ есть: надо «надеть маску». Последние слова можно было бы написать и без кавычек: человек располагает «нервно-мускульным гримом», он может придать лицу, тону, позе, жестикуляции определенные характеристики, которые, по существу, ничем не отличаются от надевания настоящей маски или маскарадного костюма. Итак, в этой фазе человек не готовится к партнерству, а надевает маску, с помощью которой надеется обойтись минимумом усилий (да и минимумом контакта). Это может быть, условно говоря, «маска нуля», основной смысл которой выражается словами: «Я вас не трогаю — вы меня не трогайте». Таковы маска безучастности, маска вежливости, маска любезности. Встретить эти маски можно ежедневно: например, в городском транспорте. Существуют определенные стандарты выражения лица при поездке в переполненном автобусе. Тот, кто не удерживает эту маску на лице (раздраженный, пьяный, не в меру развеселившийся человек), непременно поймает на себе косые взгляды окружающих. Есть «маска тигра»: чтобы боялись. Такова маска агрессивности, которую можно увидеть на лице подростков, объединившихся в уличную компанию. Или маска высокомерия, маска неприступности, — их иногда носят люди, от которых зависят другие, и любопытно: чем ниже истинный социальный ранг такого субъекта, тем неприступнее он выглядит (швейцар ресторана, официантка, водитель такси, приемщик ателье и т. д.). Есть «маска зайца»: чтобы не навлечь на себя гнев или насмешку сильных. Маску робости надевает подчиненный перед дверью кабинета вспыльчивого начальника. Маска угодливости появляется на лице просителя, стучащегося в эту дверь. Есть даже «маска клоуна»: ею заранее прикрывают лицо, чтобы не быть принятым всерьез. Таковы маска бесшабашности, маска чудаковатости, маска простодушия: их иногда встречаем на лице того, кто вне очереди протягивает свой чек продавцу за прилавком. Существует и особая маска уязвимости; она гласит: «не трогайте меня, без вас тошно» или «мне плохо, а тут еще вы пристали со своими разговорами». Это выражение лица бывает, например, у тяжело заикающихся перед тем, как им предстоит вступить в контакт, и их можно понять: ведь процесс говорения видится им как мука и позор. Стало быть, маска «готова» уже в первой фазе контакта. Во второй — в фазе отражения партнера — субъект, в первую очередь, озабочен тем, «чего ему (партнеру) от меня надо». Это сводит восприятие актуальной роли другого человека к оценке лишь того, насколько он «опасен», т. е. насколько активен в своем стремлении «снять с меня мою маску». Одновременно субъекта беспокоит, соответствует ли он принятым стандартам внешнего вида, тона, манер, иначе говоря — «не видно ли партнеру чего-то еще, кроме моей маски (что крайне нежелательно)»; к этому и сводится восприятие себя глазами другого. Нечего и говорить, что при такой настроенности субъект ни партнера, ни себя его глазами по-настоящему не видит — да и видеть не хочет! Ведь у него скорее побуждение создать видимость контакта, чем вступить в контакт. В третьей фазе — взаимоинформирования — маска как бы заостряется, делается подчеркнутой; тем самым субъект «информирует» партнера о своем стремлении как можно скорее свернуть контакт, жестами «говоря» ему: «Я вас не трогаю — вы меня не трогайте», или «Проваливайте, пока вам не досталось», или «Я на минутку, сейчас исчезну, извините», или «Что возьмешь с такого, как я», или, наконец, «Мне плохо, а тут еще вы со своими разговорами». Беседа может иметь благоприятный смысл для субъекта, но конгруэнции все же не происходит: «ролевой веер» субъекта скрыт за маской. И собеседника охватывает неприятное чувство: он ничего худого не сказал, напротив, а с ним как-то... не по-человечески. Другими словами, даже конгруэнция здесь напоминает конфронтацию. В случае же действительной конфронтации только побелевшие губы или покрасневшие уши человека в маске выдают бурю его чувств, маска каменеет; в лучшем случае одну маску сменяет другая (например, «маску клоуна» — «маска тигра»), а подлинного общения все равно нет. Нет его и в четвертой фазе: отключение от партнера какое-то деревянное, безэмоциональное, если даже вежливое, то излишне церемонное, так что у собеседника остается о нашем субъекте неприятное впечатление — тяжелый, неискренний, скрытный человек, а за скрытностью, возможно, прячутся намерения... А как еще отнестись к человеку, если он держится столь странным образом, а не живо и естественно? Такое суждение о «человеке в маске» зачастую легковесно и ошибочно. Есть немало людей, надевающих на себя маски из мучительной застенчивости и неуверенности в себе. Иногда требуется немалый жизненный опыт, чтобы сразу отличить маску безразличия на лице самоуверенного хама и на лице стеснительного чудака, — насколько сходной бывает «поверхность». Встречаясь с партнером в маске, мы непроизвольно надеваем ее и сами, а это, как уже говорилось, мешает правильному восприятию другого человека. Контакт масок — самый яркий пример так называемого «формального общения». Чтобы сделать его хотя бы чуть-чуть менее формальным, искушенные в контактах люди набираются терпения и прибегают к исполнению актерской роли. ^ Теперь мы перешли к уровням общения, которые располагаются «над» конвенциональным, т. е., обладая полнотой и человечностью последнего, превосходят его тонкостью содержания и богатством оттенков. Этими качествами отличается среди прочих игровое общение. В фазу направленности на партнера здесь не просто встроена забота о том, чтобы он имел принципиальную возможность пристройки «рядом». Здесь заранее есть живой интерес к личным особенностям собеседника, к его «ролевому вееру», причем интерес не своекорыстный, а проникнутый симпатией к человеку. Этот особый нюанс контакта — интерес к другому — привносит в предстоящее общение дух праздничной приподнятости. Так чувствуем мы себя, приглашая кого-то нравящегося на танец, либо усаживаясь перед телевизором в предвкушении хорошего фильма, либо берясь за газету с незаполненным кроссвордом. Из сказанного следует, между прочим, что на игровой уровень общения (как и на другие высокие уровни) мы выходим лишь с теми людьми, которых хотя бы немного уже знаем и с которыми нас связывает определенное чувство — если не взаимное, то, по крайней мере, еще не омраченное обидами и разочарованиями. В фазе отражения партнера это чувство обеспечивает нам обостренное восприятие его «ролевого веера» с особой чувствительностью к его индивидуальным ролям. Что касается схватывания собственной актуальной роли его глазами, то здесь нам свойственно приписывать собеседнику интерес и доброжелательность, присущие в таком контакте нам самим. Кстати, заинтересованность — наша собственная и приписываемая партнеру — вполне законна. Разве человек менее интересный объект, чем природа (например, озеро, вулкан, обитатели океана) или техника (схема, прибор, автомобиль), или произведение искусства (картина, статуя, звучащая музыка)? В сущности, любой встречный полон проблем и загадок как явление высочайшего уровня сложности, — мы просто забываем об этом, оглушенные своими хлопотами, обидами, подозрениями или усталостью. Но об этом не забывают (и напоминают нам) большие поэты, такие как Уолт Уитмен или Александр Блок. Вообще, об этом изо дня в день напоминает нам искусство. Даже смотря посредственный фильм, где все-таки нас побуждают исследовать движения души ничем не примечательного персонажа, мы отчасти сливаемся с ним: ведь в нем есть что-то симпатичное, «наше»... Но выходя на улицу или на лестничную площадку, мы вдруг утрачиваем способность видеть «наше» в других. Можно умом признавать: да, человек, вообще, не менее сложен и интересен, чем, скажем, атом; а вот в сердце ничто не шевелится, и мир людей «сереет» на глазах... Зато сколько радости, когда на этом «сером фоне» возникает кто-то, вызывающий симпатию, будящий в нас участие, интерес! Легче всего уловить специфику игрового уровня общения, обратившись к психологии влюбленности. Имеются в виду не обязательно отношения полов; это понятие шире. Можно быть влюбленным в преподавателя, в живущего по соседству одинокого старика, в чужого ребенка, в киноактера, знакомого только по экрану... В третьей фазе контакта — фазе информирования партнера, или взаимоинформирования, — «игровой» уровень общения целиком подтверждает свое название. Субъекту хочется быть интересным для своего партнера, и он непроизвольно «играет», чтобы «интересно выглядеть». Взгляните на лицо девушки, когда она беседует с нравящимся парнем: это не то лицо, что дома, на кухне... Да и парень смотрится не так, как в своей компании или на волейбольной площадке. Здесь не обязательно сразу понравиться партнеру: главное — заинтересовать, заинтриговать его, а для этого надо чрезвычайно чутко улавливать его реакции в беседе, следить за его «ролевым веером» и контролировать собственный, чтобы не испортить игру бестактностью, поспешностью, неповоротливостью или излишним напором. «Играют» в этом смысле по-разному. Можно радостно разделять суждения собеседника: наполовину от души, наполовину из потребности удержать, не разрушить приятный контакт. Такова конгруэнция на этом уровне общения. Ценность возникшей человеческой связи — на первом месте. То, с чем не согласен, хочется обдумать отдельно, в одиночку: а вдруг я неправ, а прав мой симпатичный собеседник? С выводами спешить незачем; неспроста же он мыслит так, а не этак; что-то за этим стоит. Несогласие — повод для дальнейших встреч и разговоров. Можно пойти и на конфронтацию с партнером: поддеть его, заставить удивиться, разозлиться, сконфузиться — все это для того, чтобы чуть больше раскрылся его «ролевой веер»; при этом вы сами временно пытаетесь спрятаться за масками или актерскими ролями. Это внешне похоже на манипуляцию, но испытываемые вами чувства к партнеру существенно меняют дело. Ведь манипулятор равнодушен или недружелюбен к другим, выигрыш и самоутверждение для него самоцель, огорчение партнера его только радует. Здесь же все строится на неравнодушии к партнеру, и он, интуитивно это чувствуя, готов простить вам иные «уколы». Когда психотерапевт «переигрывает» пациента либо невеста — жениха, это делается в интересах последнего; нередко человек втайне ждет и надеется, чтобы кто-то, превосходящий его остроумием, но относящийся к нему вполне доброжелательно, «обыграл» его и тем самым «встряхнул». Лишь в редких случаях человек не в состоянии отличить неравнодушного к нему «игрока» от манипулятора. Партнер игрового общения то неявно, то открыто дает вам понять, что для вас обоих возможны и желательны любого типа пристройки друг к другу. Пристраиваясь «сверху» в каком-то эпизоде диалога, он не вызывает у вас чувства униженности — это скорее чувство азарта, игрового соперничества. Иначе и быть не может: ведь вы не безразличны партнеру и ваше унижение искренне огорчило бы его самого. Он не стремится к самоутверждению за ваш счет, а зовет к игре — к столкновению сил, различающихся натур, вкусов, мнений, чувств. Он хочет, чтобы вы, сбросив апатию, недоверие и робость, проявили себя ярко, во всей красе, со всеми слабостями (которые в этом контексте общения заведомо простительны), но и со всеми своими достоинствами. Поэтому здесь уместны и злое пародирование, и меткая насмешка, и высказывания, ставящие другого в тупик, — словом все, что на более низких уровнях общения привело бы просто к ссоре. Конфронтация на игровом уровне общения сопоставима с ссорой влюбленных, отлично чувствующих друг друга. После сказанного становится понятнее необычная мысль Ф. Шиллера в одном из его «Писем об эстетическом воспитании»: «Человек только там играет, где он человек, в полной мере, и только там он человек в полной мере, где он играет». У К. С. Станиславского есть удивительное напутствие актеру: «Играй не себя — играй партнера». Речь, понятно, идет не о том, чтобы актер, которому поручена, например, роль Гамлета, в сцене с Полонием переставал быть Гамлетом и перевоплощался вдруг в Полония. Речь о другом: Гамлет в сцене с Полонием уже не тот, что в сцене с Офелией или королевой-матерью. Взаимодействие с данным конкретным партнером должно придавать неповторимые оттенки игре актера-Гамлета, ибо на сцене, как и в жизни, один человек при полноценном контакте непрерывно отражается в другом. Актер-Гамлет, взаимодействуя с актрисой Петровой в роли Офелии, выглядит не совсем так, как с актрисой Ивановой в этой же роли. Более того, его сегодняшнее исполнительство в ансамбле с Петровой не совсем таково, как во вчерашнем спектакле, поскольку оба нынче в несколько ином настроении, и это придает их взаимодействию новые оттенки. В оттенках, в едва уловимом творческом «чуть-чуть» и заключена пронзительная правда, жизненная достоверность актерской работы. В общении на игровом уровне партнеры «играют друг друга», «отражаются друг в друге» подобно отличным актерам, хорошо усвоившим уроки Станиславского. И в их контакте непременно возникает «второй план» — то, что чувствуется, но не называется словами, ибо выразить это в словах может лишь поэт (а подчас и поэзия в этом бессильна — уместнее музыка). Вообще, можно сказать так: в игровом общении присутствует дух музыки, музыкальной драматургии. Вероятно, поэтому на игровом уровне четвертая фаза контакта — фаза взаимоотключения — не требует обоюдного исполнения прощальных ритуалов; можно обойтись без них, «отпустив» друг друга взглядом, неуловимым жестом, прикосновением... Партнерам все ясно без слов; если и исполняется ритуал прощания, то делается это в ироническом ключе, с подтекстом: «Мы-то оба знаем, что, раскланиваясь или пожимая друг другу руки, немного валяем дурака, театрализуем наше прощание». ^ Еще один уровень диалога, располагающийся выше конвенционального, — деловое общение. Имеются в виду не просто «деловые контакты» как род человеческих занятий. Реальные деловые контакты совсем не обязательно протекают на «деловом уровне», о котором сейчас пойдет речь; они нередко выглядят как общение на манипулятивном или стандартизованном уровне. Особенности собственно делового общения раскрываются опять-таки при анализе содержания фаз контакта. В первой фазе (направленность на партнера) собеседнику, конечно, заранее обеспечивается возможность пристройки «рядом». Но, кроме этого, партнер вызывает особый интерес как участник совместной деятельности, как человек, который может помочь, или тот, кому необходима ваша помощь в интересах общего дела. Это сразу создает особый род близости, знакомый каждому, кто имел случай оценить радости дружной работы «ли сотворчества, л Во второй фазе (взаимоотражение) партнеры верьма зорки и чутки друг к другу, но это качественно иная обостренность восприятия, чем на игровом уровне. Здесь наше внимание привлекает не столько «ролевой веер» собеседника (и собственный «ролевой веер» его глазами), сколько степень его умственной и деловой активности, его включенности в общую задачу. Поэтому в таком контакте люди подчас перестают думать о том, как они выглядят и какие свои индивидуальные роли раскрывают перед партнером: это не столь важно; на первом месте — дело. То же происходит в третьей фазе (взаимоинформирование). Вот встретились двое ученых: они обсуждают профессиональную проблему, между ними завязывается дискуссия. Оба так увлечены предметом разговора, что со стороны могут выглядеть комично: один, пытаясь получше сформулировать ;мысль, закидывает голову назад и переходит на фальцет; второй выражая решительное несогласие, приседает, хлопает руками по бедрам,.. И тот и другой отлично умеют выглядеть солидными и представительными, когда надо, но сейчас им не до этого. Обоим важна истина, и совместные поиски ее отодвигают далеко на задний план все, что имеет отношение к собственному «Я» каждого из них. Это придает особый привкус спору-конфронтации, протекающей на деловом уровне общения. Кто именно прав — я или собеседник, — не имеет серьезного значения; я готов отказаться от своей точки зрения, если мне докажут мою неправоту; столь же честны, я верю, помыслы собеседника. И если мы не сошлись во взглядах, это не повод к взаимной неприязни, а лишь повод к «домашнему анализу» всего, о чем мы говорили, и к возобновлению дискуссии. Личная обида, переживаемая кем-то после подобной конфронтации, изобличает неподлинность имевшего место делового общения: оно определенно не было деловым — по вине партнера или по вашей собственной. Возможно, под видом делового общения один из партнеров пытался манипулировать другим; тот, кому это удалось, удовлетворен; проигравший обижен... Но не истина, не дело было превыше всего в случившемся споре! Маститый ученый, имеющий большой опыт в организации «круглых столов» и «мозговых штурмов» на животрепещущие научные темы, рассказывал автору этих строк: «Работа идет продуктивно, если за столом 6-8 человек, а вокруг никого больше. Но если те же толковые люди вместе со своим столом помещаются на сцену или находятся под прицелом телекамер, — если, иначе говоря, появляется аудитория, обычно все идет насмарку: нет ни свежих идей, ни внезапных озарений, ни остроумных доказательств: участники начинают заботиться о том, как они выглядят, эффектно ли говорят, и это мешает поискам истины». Вот отличная модель того, как с делового уровня общения люди (в данном случае из невинного тщеславия) порой скатываются на стандартизованный и манипулятивный. Деловое общение совсем не обязательно иллюстрировать спором ученых мужей. Вообразим себе двух механиков, занятых ремонтом и сборкой сложного агрегата, или художников, совместно создающих декоративное панно, или космонавтов, выполняющих свои задачи на орбитальной станции. В любом случае наблюдаем одно и то же: «Я» человека отодвинуто назад: на первом месте — дело. Кто-то в сердцах может обругать другого — и преобиднейшим, казалось бы, образом, а обид нет, «инцидент исчерпан» уже через секунду, ибо заниматься своей личностью или личностью партнера в этой «надличной» (любимое слово А. Эйнштейна) ситуации глупо, да и некогда. Но есть и в деловом общении свой «второй план»: поэтический, «музыкальный», как на игровом уровне. «Музыка» возникает оттого, что личности, отодвинутые назад, здесь тем не менее соприкасаются и при всем их возможном несходстве объединяются: общим делом, общей заботой, совместным поиском истины или поиском выхода из трудных положений. Происходит это сближение без специальных усилий партнеров и даже в обход их сознания. Слетал пилот Иванов в нелегкий рейс со штурманом Петровым — и ни о чем-то, кроме дела, словечком не перемолвились, а вот встретились через год — и чувства друг к другу почти братские... Работали инженер Михайлова и инженер Александров над общим проектом — и было им не до игр, которые так волнуют молодых мужчину и женщину, а кончилось дело вступлением в брак... Общаясь на деловом уровне, люди выносят из контактов не только определенные зримые «плоды» совместной деятельности, но также исключительно стойкие чувства взаимной привязанности, доверия и теплоты. Или, напротив, почти неустранимые антипатии друг к другу! Ведь в деле человек раскрывается с наиболее существенных сторон. Артистизм, обаяние — все это чудесно, но в это можно и сыграть, а дело — оно отметет игру и выставит в человеке все, чем он является в действительности. Смешные его стороны (закидывание головы, фальцет) или черты малоприятные (грубость, вспыльчивость) перестают казаться первостепенными, если с этим человеком испытываешь настоящее «чувство локтя». Его неумение красиво говорить искупается, как мы убеждаемся, работая вместе, способностью тонко чувствовать, искренне сопереживать. Если общение на игровом уровне празднично, то на деловом оно много будничнее. Есть люди, не научившиеся «играть», зато умеющие работать, сотрудничать, да так, что залюбуешься... Особые, обычно неявные связи, объединяющие людей в их совместной работе, определяют и характер четвертой фазы контакта — фазы взаимоотключения. Здесь не место ни церемонности, ни пышности в выражении чувств, но за внешней суховатостью прощаний (как, впрочем, и встреч) чувствуется теплота. Эта атмосфера межличностных отношений сотрудников неплохо передана в одной из популярных в недавнем прошлом песен: Уходишь — «Счастливой Приходишь — «Привет!» ^ Высший уровень человеческого общения — духовный — столь же трудно уложить в точные определения, как трудно дать «научный» ответ на вопрос, что такое любовь. Мы сочтем свою задачу выполненной, если наметим хотя бы некоторые внешние контуры этого явления; сущность же его невозможно передать вне самого контакта на духовном уровне. Точно так же нельзя «передать» сущность поэмы или сонаты, рассказывая о них, а не читая или исполняя произведение. Формальное (и заведомо обедненное) описание духовного уровня общения мы будем основывать на анализе фаз конфликта, как это делалось в предыдущих случаях. Здесь, однако, для любой фазы контакта характерно следующее: партнер воспринимается как носитель духовного начала, и это начало пробуждает в нас чувство, которое сродни благоговению. Поясним сказанное примерами.' Вступая в духовный контакт с пожилым собеседником Икс, мы, конечно, отдаем себе отчет в том, что он не более чем чело-век; одни угадываемые особенности его личности и биографии вызывают уважение, другие оставляют нас равнодушными, третьи, может быть, настораживают или решительно не нравятся. Но есть в Иксе, в его облике и словах что-то такое, что побуждает нас видеть в нем большее, чем единичного человека: он предстает перед нами как воплощение рода человеческого, и его судьба «читается» как судьба Человека вообще, а в особенности — Человека определенной эпохи. Мы чувствуем: он мудр, и эта мудрость значима для нас, его совесть и разум бились над проблемами, стоящими перед каждым человеком (и перед нами тоже). Он не решил многих проблем, но, по крайней мере, отделил для себя истинные от мнимых и необычно, очень по-своему формулирует эти истинные проблемы. Он много пережил и передумал — ив нем привлекательна мудрость опыта. Он стар — и в нем нас трогает мудрость старости. Мы благоговеем именно перед этими началами в нем, а не перед ним самим как конкретным лицом (в этом плане с нас достаточно уважения и чуткости). Благоговение перед конкретным лицом — подданного перед монархом, верующего перед епископом, меломана перед знаменитым пианистом — отнюдь не доказывает «духовности» благоговеющего. Впрочем, люди, к благоговению вообще не способные, почти всегда бездуховны. Мы взяли самый, так сказать, легкий пример духовного контакта. Через всю историю литературы проходят образы мудрых стариков, коим почтительно внимают молодые люди, томимые «духовной жаждой». В действительности партнером духовного общения может стать любой человек, если в нем хотя бы на время вспыхивает «искра Божья». Ни возраст, ни пол, ни образование, ни степень начитанности роли не играют. Можно вступить в контакт на духовном уровне с маленьким ребенком, когда его занимают не конфеты и игрушки, а загадки мироустройства, проблемы добра и зла, тайны языка, поэтические или музыкальные образы. Контакты на духовном уровне нередки между подростками и между юными людьми обоего пола, — ведь у них возраст личного, гражданского и духовного самоопределения, возраст постановки задач и сверхзадач начинающейся взрослой жизни. Духовное общение между женщиной и мужчиной, лежащее в основе любви между ними, воспевается поэтами от древнейших времен до нынешних. Дружба, построенная на духовном контакте, нередко сохраняется на всю жизнь. Радости духовного общения привлекают людей в дискуссионные клубы и кружки по интересам, в литературные объединения, театральные и художественные студии. Можно с уверенностью сказать: тот, кто считает духовное общение привилегией «культурной элиты» и любит рассуждения на тему, кто «дорос», а кто «не дорос» до такого общения, — в лучшем случае сноб, а в худшем — сам человек бездуховный. Марк Твен метко сказал, что с крупным человеком и вы чувствуете себя крупней, а ничтожество обязательно даст вам понять, какое вы сами ничтожество. Ценя духовное начало в другом, мы развиваем его и в себе. Развив его в себе, еще больше ценим его в других, причем крупицы духовности радуют нас так же, как ее залежи. Это ведь не тот «объект», который поддается взвешиванию и измерению... На редкость нравственно поступали предки, с теплом и уважением относясь не только к своим мудрецам, но и к своим юродивым! Фаза взаимонаправленности партнеров на духовном уровне общения проникнута не просто интересом и симпатией к собеседнику и не только предвкушением захватывающего разговора. Вдобавок к этому здесь есть вера в возможность приблизиться в беседе к постижению подлинных ценностей существования. Собеседник любим нами уже за то, что с ним можно оторваться от обыденной работы своего сознания. И эта любовь настраивает нас на своего рода пристройку «снизу». Но духовное общение не может быть односторонним: либо его нет, либо в него вовлечены оба партнера. И так как оба заранее готовы к пристройке «снизу», это создает особую доверительно-воодушевленную, «трепетную» атмосферу контакта. > В фазе взаимоотражения, а затем взаимоинформирования собеседники чрезвычайно чувствительны к душевному состоянию друг друга, к малейшему «повороту» мысли друг друга .Они настолько растворены один в другом, что один способен закончить фразу, начатую другим. Оба высокоспонтанны (открыты, порывисты) и побуждают друг друга к спонтанности. Поэтому при внезапно пришедшей в голову важной мысли один горячо перебивает другого, но другому это не кажется бесцеремонностью; он, напротив, рад охватившему собеседника вдохновению. Свобода самовыражения для обоих безгранична: тот, кого перебили, сознает свое право перебить партнера при таком же собственном порыве. Дух конгруэнции витает над головами говорящих, даже когда они спорят — неистово схватываются при каком-то расхождении. Расхождение для обоих мучительно и должно быть устранено — вот причина их горячности. Вспомним для контраста: при «контакте масок» даже конгруэнция напоминает конфронтацию. Здесь наоборот. Подавленность, уязвленность, беспомощность партнера в изложении мысли — все это вы воспринимаете здесь как собственное огорчение. Схваченная вами неправота собеседника требует от вас отдачи всех душевных сил, чтобы заставить его убедиться в своей неправоте. Его упорные заблуждения (вернее, то, что вам кажется таковыми) оставляют в вас чувство тревоги, а далее, в «домашнем анализе» всего сказанного, вы многократно возвращаетесь к его и своим доводам, ставя перед собой вопрос: «А может, это я неправ? А может, я его не так понял?..» Фаза взаимоотключения партнеров бывает на духовном уровне общения изрядно затруднена. Столько хочется еще сказать друг другу, что расстаться, кажется, невозможно. И вот люди, не только молодые, но и старые, готовы в течение целой ночи провожать один другого домой. («Теперь я вас провожу...» «А теперь — я вас..»), чтобы только всласть и окончательно обоим выговориться. Но духовно активный человек никогда не может выговориться «окончательно», и контакт обычно прерывается из-за обоюдной усталости или под напором неотложных житейских обязательств каждого. При этом люди благодарны друг другу и за взаимопонимание, и за разногласия. Если они немного сентиментальны, то не стыдятся выразить эту благодарность. Если суровы, она все равно чувствуется во взгляде, рукопожатии, особом прикосновении... Как видим, духовное общение соединяет в себе самые привлекательные черты игрового и делового (живой интерес к личности партнера, взаимное побуждение к спонтанности, совместный поиск истины, обоюдное стремление к согласию). Но к этому оно прибавляет еще что-то свое, необычайно сильное, делающее контакт незабываемым. Позволим себе чуть перефразировать приводившиеся слова Ф. Шиллера: человек только там человек в полной мере, где он духовен... Но Шиллер вовсе не нуждается в «поправках»: понятие «играть» в контексте его рассуждений сливается с понятием «быть духовным»! Духовность имеет разные ступени, причем «лестница» выстраивается поистине бесконечная. Лучше даже сказать, что здесь множество лестниц: ведь это не спорт, где один человек может занять ступеньку повыше, чем другой... (Бессмысленно спрашивать, например, «кто выше» — Пушкин или Лермонтов, Бах или Гендель; ответ будет «детским»: «Оба выше!») Высоты духа неизмеримы, у какой бы лестницы мы ни стояли. Но, огрубляя реальность, можно все-таки указать на два «сорта» духовности: незрелую и зрелую. Об этом есть редкое по глубине высказывание в письмах выдающегося русского физиолога А. А. Ухтомского: «Пока человек не освободился еще от своего Двойника, он, собственно, не имеет еще Собеседника, а говорит и бредит сам. с собою; и лишь тогда, когда он пробьет скорлупу и поставит центр тяготения на ЛИЦЕ ДРУГОГО, он получает впервые Собеседника. ДВОЙНИК УМИРАЕТ, ЧТОБЫ ДАТЬ МЕСТО СОБЕСЕДНИКУ. В самом деле, воодушевление духовных контактов юности питается, в первую очередь, жаждой найти «второе Я» в мире (Двойника). И какова же радость молодых людей, когда они узнают себя в другом, — узнают до мелочей и до самых тонких душевных движений! В эти мгновения душа «выговаривается», а значит, впервые живет полной жизнью. ^ Точно сказано об этом у замечательного советского литературоведа М.М. Бахтина: «Подлинная жизнь личности доступна только диалогическому проникновению в нее, которому она сама ответно и свободно раскрывает себя». Однако «самообретение» личности может стать концом духовного пути; грустно, если так; и эта грусть звучит в словах А. И. Куприна: «Лишь до семнадцати-восемнадцати лет мила, светла и бескорыстна юношеская дружба, а там охладеет тепло общего тесного гнезда, и каждый брат уже идет в свою сторону, покорный собственным влечениям и велению судьбы». Если духовное начало в человеке с переходом к зрелости не оскудевает, дальнейший его путь в том, чтобы именно «поставить центр тяготения на лице другого», хотя этот другой «идет в свою сторону», для чего и надо «пробить скорлупу», то есть научиться видеть мир глазами другого — не близкого, не «Двойника», а ЛЮБОГО другого, в ком ощущается духовный порыв. Так обретают Собеседника и так начинается зрелая духовность. Распространено мнение, что духовный уровень контакта обязательно связан с заведомым отбором «высоких предметов» для разговора. Если мы ведем речь, например, о литературе, то это «духовное общение», а если о покупке одежды, то нет... В противовес этому заметим: разговор о литературе может быть бездуховным, а о покупке одежды духовным. Духовность обеспечивается не отбором тем, а глубиной «диалогического проникновения» людей друг в друга. Беседа на самую бытовую и даже низменную тему может перейти на духовный уровень, если только тема послужила поводом для «проваливания» собеседников в глубины собственной души и души другого. Момент такого «проваливания» есть выход из обыденности жизни — и человек вдруг осознает себя «дважды живым»: он существует в данной среде, в данном конкретном облике и в путах своей судьбы, в недолгом биологически отпущенном времени, но также в сфере духа, в эпохе, в нескончаемой истории, в борьбе и развитии идей, чаяний, образов... «Полифоничность» реального диалога Мы попытались набросать различные контуры диалога в зависимости от того, на каком уровне общения он развертывается. Эта схема, удобная, как можно надеяться, для анализа контактов, а еще больше — для самоанализа с поиском ошибок и неточностей в нашем повседневном общении, все же остается не более чем схемой. Приметой живого, реального диалога является то, что он почти всегда протекает более чем на одном уровне или перескакивает с одного уровня на другой. Описывая манеру общения, присущую примитивному партнеру, мы уже отмечали, что его все-таки можно «воззвать» к более тонкому и человечному контакту. Жизненный опыт поневоле научил его одевать маски; и пусть, скажем, маска вежливости плохо держится на его лице, — он способен, по крайней мере, стараться не грубить. Пусть он не умеет или поначалу ленится вникать в вашу актуальную роль и в свою роль вашими глазами, но, держа такого партнера на известной дистанции и при этом постепенно выказывая ему свое участие или дружелюбие, вы можете добиться от него более пристального и вдумчивого взгляда, а заодно и большей сдержанности, большей предупредительности. Ведь что такое разговор по-доброму, понятно любому человеку. Если в его жизни не было приветливых родителей, воспитателей, то были хотя бы на короткое время какие-нибудь дружеские связи, научившие его не только «гнуть свое», но и вслушиваться, не только «использовать» партнера, но и сопереживать ему. Возможно, не удерживаясь на конвенциональном уровне общения, он будет то и дело скатываться к примитивному, но возврат на более высокую ступень общения для него, в принципе, не исключен. Тут следовало бы заметить, что в нашей стране давно канули в Лету «темные мужички», не владеющие никакими уровнями общения, кроме примитивного. Да и были ли они когда-нибудь?.. Со страниц русской классики встают чаще бесправные и малообразованные люди, которым удобнее всего было прикидываться примитивными перед любым барином. Так и шишек доставалось поменьше, и выгод побольше. Иначе говоря, полуактерская игра в «неотесанного хама» была ничем иным, как их манипуляцией. В собственной среде, в близком кругу, с уважаемым человеком «из своих» эти «неотесанные» обнаруживали, к удивлению и умилению беллетристов, способность не только к конвенциональному, но и к духовному уровню общения. Последний, как уже подчеркивалось, определяется не образованием, а складом ума, силой нравственного чувства, самоиронией и эстетическим чутьем. Вспомним в этой связи о некоторых героях Н. С. Лескова, выросших в нищете и невежестве, но несущих в себе свет духовности. Сегодняшний «примитивный» партнер зачастую тоже манипулятор. Примитивные формы контакта, как это ни парадоксально, характерны ныне скорее для ожесточенных вечной спешкой горожан, чем для жителей глубокой деревни. Помимо школы, клуба, радио, телевидения, библиотеки и т. д. — всего, что делает деревню отнюдь не такой уж «глухой», на человека там продолжают влиять вековые традиции сдержанности, приветливости, такта, хлебосольства, гостеприимства... И не раз случается, что горожанин, попавший в деревню, находит там для себя атмосферу общения, о которой забыл в городе. Иначе говоря, в «примитивизм» партнера нет полной веры. По-настоящему примитивны бывают лишь люди с психическими нарушениями определенного («органического») типа: перенесшие тяжелую травму головы или серьезное мозговое заболевание, страдающие хроническим алкоголизмом, болеющие эпилепсией с частыми припадками и т. п. В остальных случаях партнер не столько примитивен, сколько позволяет себе быть таковым или изображает это в своекорыстных целях. Люди, как известно, несовершенны, и для каждого из нас возможно скатывание на примитивный уровень общения (достаточно вспомнить наши родственные и внутрисемейные ссоры...). Памятуя об этом, следовало бы учиться отвечать на примитивные выпады партнера не в том же духе, а как-то иначе, чтобы и партнер переменил тон. Это немалое мастерство, и, возможно, со временем ему начнут обучать в школах или вузах. Законченный манипулятор, неспособный подняться в диалоге выше манипулятивного уровня общения, также редкость. Как правило, человек, склонный к манипулятивному общению, способен к контакту и на более высоких уровнях, включая духовный. Смотря с кем и в какой ситуации возникает контакт! Многие персонажи Ф. М. Достоевского манипулируют собеседниками (и не только грубо, как Фома Опискин обитателями села Степанчиково, но и чрезвычайно тонко, как Грушенька — Алешей Карамазовым). Однако нескончаемые напряженные разговоры, «выяснения отношений», столь характерные для книг Достоевского, представляют собой острую смесь манипулятивного общения с игровым и духовным. И это, безусловно, усиливает впечатление необыкновенной жизненности, правдивости взаимоотношений между персонажами. Обычно общение развертывается на нескольких уровнях одновременно (один уровень явный, остальные скрытые) подобно тому, как в хоровой партитуре партии «движутся» каждая по своему нотному стану; временами скрытый уровень общения («подобный голос») становится явным и выходит вперед, делаясь даже единственным на известное время; но затем явным оказывается другой, а остальные приглушаются, прерываются или вовсе иссякают. Эта «полифоничность» реального контакта характерна не только для изощренных собеседников-интеллектуалов, но и для всяких А и Б, случайно встретившихся на скамье парка. Даже партнер «в маске» не так беден в общении, как это следует из схемы. За маской угодливости мы можем почувствовать ненависть, за маской агрессивности — неуверенность в себе, за маской безучастности — любопытство и т. д. Кроме того, следует учесть, что в реальных контактах партнер может вдруг снять загодя надетую маску или же, начав с контакта на любом уровне, на ваших глазах надеть маску, показывая этим свою уязвленность, возникшее у него недоверие или негативное отношение к вам. Собственно говоря, даже контакт на духовном уровне фактически полифоничен: в нем есть эпизоды, когда один из партнеров (или оба) опускаются до манипулятивного и даже до примитивного уровня. Низшие уровни общения могут звучать в высших как «побочные голоса»: если невнятные, то мимолетные. Представим себе, к примеру, диалог мужа и жены, только что вернувшихся из театра. Они полны впечатлений и, перебивая друг друга, обсуждают потрясшую их игру актеров, спорят о замысле спектакля, снова и снова вспоминают отдельные мизансцены, интонации, паузы... Их общение, вне всякого сомнения, развертывается на духовном уровне. Однако это люди, достаточно хорошо узнавшие друг друга, и оба уже располагают грузом взаимных обид, претензий и неподтвержденных ожиданий («идеальным» брак бывает только в мечтах). Поэтому в возражениях или суждениях мужа на тему спектакля жена может уловить дополнительный смысл. Ей чудится, например, что, высказывая определенную мысль, муж пытается взять реванш за свой проигрыш в их давнем споре или что он, хваля игру нравящегося актера, втайне пробует оправдать какой-то свой поступок перед женой... Возможно, ей это не только чудится: есть основания подозревать мужа в манипуляции (под прикрытием духовного общения он пытается психологически или житейски «обыграть» жену). В ответ она может уколоть его ироническим замечанием или обидным намеком, что окажется на этот раз манипуляцией с ее стороны. Он, со своей стороны, может дать типично примитивную реакцию в виде грубой вспышки гнева. Если она ответит тем же, общение быстро соскользнет с духовного уровня на примитивный или ма-нипулятивный. Дорожа захватывающим и необыденным разговором, оба, однако, могут за счет юмора, великодушия и взаимной душевной теплоты перевести общение на игровой уровень, а затем вернуться на духовный. Все это настолько типично для контакта двух привязанных друг к другу людей, что не нуждается, пожалуй, в подобных иллюстрациях и комментариях. Иллюстрацией может служить вся мировая классика, а в особенности утонченная драматургия (образцами в этом смысле можно считать многие диалоги в пьесах А. П. Чехова или Б. Шоу). Из сказанного можно сделать вывод о том, что такое, собственно, культура общения: она не в том, чтобы вести диалог с постоянной оглядкой (не скатиться бы, мол, на уровень ниже конвенционального), а в том, чтобы на любом уровне, возникшем в реальном разговоре, у обоих собеседников сохранялась ВОЗМОЖНОСТЬ подняться на конвенциональный и вышележащие уровни — вплоть до духовного. Вот почему культура общения не может быть сведена к своду правил (подобных правилам хорошего тона); она обеспечивается интеллектуальной, эмоциональной и нравственной развитостью личностей, вступающих в контакт. Такие личности способны к «коммуникативной импровизации» и следуют лишь ограниченному числу «правил», которые, впрочем, усвоены до степени автоматизмов. Их общение всегда творчество, и, пожалуй, высоты, достигаемые в таком творчестве, ничуть не менее ценны, чем достижения в искусстве. ^ В массовых изданиях о «формальном» общении пишут обычно как о чем-то заведомо плохом: формальное значит бездушное. В многоуровневой схеме диалога, которой мы пользовались на предыдущих страницах23, формальному (в этом негативном смысле слова) контакту соответствует «контакт масок», или стандартизованный уровень общения. Мы, однако, понимаем формальное общение значительно шире и не во всех случаях спешим его судить. Для нас наиболее существенно другое: насколько общение адекватно ситуации? Стандартизованное общение, если оно неадекватно ситуации, и впрямь неполноценно, но ведь жизнь полна ситуаций, когда наиболее адекватным оказывается именно «контакт масок». Сопоставим две внешне сходные ситуации: приезжий входит в незнакомое кафе в маленьком городе или делает то же в городе с многомиллионным населением. В первом случае он окунется в атмосферу естественности и разговорчивости. Официантка, буфетчица перебрасываются шутками с посетителями, а те — друг с другом. На незнакомца поглядывают с любопытством. Нет ничего необычного в том, чтобы, подавая еду, официантка приветливо спросила: «Надолго вы к нам?» или «Вы издалека?» И на этот простой вопрос, легкий шаг к общению, ему хочется сделать ответный шаг: надутость неуместна. Во втором случае персонал и посетители — в масках сдержанности, безучастности или приветливости; здесь все (кроме пар, компаний) незнакомцы друг для друга, и неуместно как раз привлекать к себе внимание развязностью, назойливым стремлением к контакту и т. п. Общение формально, да оно и не должно быть другим. Людей не связывает никакая предыстория взаимоотношений. Вдобавок все торопятся. Можно требовать от официантки вежливости и внимательности, но нельзя рассчитывать на подчеркнутую теплоту с ее стороны. Поставим себя на ее место: сотни незнакомых лиц, и на каждое реагировать теплотой?.. Тепла не хватит. А дарить особым вниманием одних будет несправедливо по отношению к другим. У каждого свой резерв душевных сил. А поскольку в большом городе нам с утра предстоит масса случайных, ничего не значащих и скорее раздражающих контактов, быть «экономными» в трате душевных сил — естественно и даже, пожалуй, полезно. Куда правильнее, находясь в автобусе, надеть маску и ограничиться знаками воспитанности («Разрешите? — Пожалуйста», «Извините — Ничего страшного» и т. п.), чем навязываться к незнакомому с вопросами («Вы, по-моему, сегодня плохо спали?») или признаниями («Знаете, меня очень волнует выражение ваших глаз»). Стандартизованное общение весьма уместно и во многих других ситуациях (между тем как всякое иное в них неуместно). Вообразим себе сдачу караула или иные воинские либо гражданские ритуалы... Представим себе, как в публичном месте нас пытается вывести из себя пьяный или распоясавшийся субъект: маска сдержанности, невозмутимой вежливости здесь подчас единственный способ избежать глупого скандала и не уронить при этом собственного достоинства. Поставим себя на место официального лица, осаждаемого возбужденными грубыми посетителями или беспардонными просителями; иной раз скрыться под маской — лучшее средство остудить их пыл и призвать их к порядку. Итак, стандартизованное общение не обязательно примета злых и холодных людей; об этом следует помнить, чтобы оценивать собеседника реалистически, не впадая в крайности. Однако, как уже говорилось, формальное общение следует понимать шире, не просто как стандартизованное. В сущности, любое ограничение, налагаемое ситуацией или чувствами партнеров на их контакт, делает этот контакт хотя бы отчасти формальным. Один немецкий философ и психиатр как-то сказал, что дружеские контакты представляют собой «битву за безграничную искренность». Можно в этой связи высказаться так: пока хотя бы один из партнеров чувствует, что его искренность или искренность собеседника неполна, ограничена, в их контакте сохраняется примесь формального общения. Контакт масок означает ограничение, накладываемое на участие собственно личностей в диалоге (маски заменяют личности), и это — первый, самый яркий, но не единственный случай формального общения. Вторым случаем можно считать любое ограничение в позициях контакта. Беседа начальника с подчиненным, преподавателя со студентом, старика с подростком обычно предусматривает пристройку «сверху» со стороны первых. Смена позиций, как правило, неадекватна ситуации общения, и попытки, скажем, ученика пристроиться «сверху» пресекаются педагогом. Контакт может быть сколь угодно содержательным и эмоциональным, но привкус формальности в нем сохраняется (и это вполне разумно). Когда двое друзей требуют друг от друга пристройки только «рядом» (сознательно избегая «детской» либо «родительской» позиции и критикуя один другого за малейшее проявление подобного), их общение также ста-новится отчасти формальным. Когда конфликт двух людей исключает обмен «поглаживаниями», и оба думают лишь о том, чтобы «уколоть» другого, — это третий случай формального общения. Но четвертым случаем оказывается введенный с обоюдного согласия собеседников запрет на «уколы». Контакт становится лицемерно-благостным, неполным в выражении эмоций, и «битва за искренность» заранее проигрывается обоими партнерами. Как уже подчеркивалось, люди в общении обмениваются не только явными, но и скрытыми знаками. Запрет на скрытые знаки или их сознательное игнорирование партнерами делают контакт «сухим», сближают его с «общением масок», и это — пятый случай формального общения. Если контакт сводится к манипуляции одного субъекта другим либо к взаимному манипулированию, перед нами шестой случай формального общения. Однако седьмым случаем оказывается запрет на манипуляции вообще. В контексте дружеских взаимоотношений односторонние и двусторонние манипуляции — невинные игры, «розыгрыши», подтрунивания — оживляют контакт, подталкивают его к игровому уровню общения. Контакт с человеком чрезмерно серьезным или лишенным чувства юмора, безусловно, становится формальным. Последующие случаи формального общения связаны с ограничением «ролевого веера» партнера (или обоих партнеров). Восьмой случай — ограничение репертуара индивидуальных ролей. Предположим, в дружеской беседе вам позволяется выступать в позиции Родителя, но при этом вы не смеете исполнять роль Брюзги — разрешена только роль Снисходительного родителя. Общение при этом неизбежно «формализуется». Девятый случай — закрепление заданных межличностных ролей на фоне изменившихся взаимоотношений. Например, вы давно перестали быть почитателем таланта Н. Н., но при встрече вынуждены исполнять эту роль, чтобы не обидеть человека. Десятый случай — закрепление вашей внутригрупповой роли. Например, за вами в компании закрепилась роль Весельчака, и хотя она опостылела вам, приходится ее исполнять — иначе знакомьте засыплют расспросами: не болен ли, что случилось и т. п. Одиннадцатый случай — это ограничение, налагаемое на исполнение вами любых психологических ролей, кроме формальной (в доме отдыха в вас видят только безликого Отдыхающего, в ателье — только Клиента, в кабинете начальника — только Подчиненного и т. д.). Двенадцатый случай формального общения — это ограничение в тематике контакта. Предположим, есть тема, которой партнеры предпочитают не касаться. Даже если их беседы на все другие темы льются гладко и воодушевленно, упомянутое ограничение придает диалогу несколько натянутый характер. Тринадцатый случай — ограничение, налагаемое на один из возможных уровней общения. Так, на определенном этапе влюбленности Он и Она, сбросив маски, готовы упоенно общаться на любом уровне, однако тщательно избегают примитивного уровня, боясь разочаровать друг друга. Далее они вступают в брак, и эпизодические срывы к примитивному уровню становятся для обоих неизбежными. Лишь теперь, столкнувшись с этим явлением друг, в друге, оба начинают отдавать себе отчет, что их прежнее, добрачное общение было в какой-то мере формальным, т. е. ограниченным. Из сказанного вытекает чисто негативное определение того, что можно было бы назвать общением неформальным: это общение, на которое не налагается ни одно из перечисленных ограничений. Но тогда ведь получается, что практически почти любое общение в чем-то ограничено, т. е. формально! Да, и с этим ничего не поделаешь. Людям свойственно стремиться к ничем не ограниченному общению («битва за искренность»). Но найти партнера, с которым это возможно, удается очень и очень немногим. Обычно мы «кочуем» от партнера к партнеру в поисках свободы от ограничений контакта. Но сняв одни ограничения, сталкиваемся с другими. Например, с новым интересным собеседником можно обсуждать философские проблемы (к которым глухи все другие ваши знакомые), но за это придется «заплатить» ограничением в позициях контакта: он пристраивается только «сверху». Следует добавить к этому, что иногда мы довольно формально общаемся... с самим собой. В тех внутренних диалогах, которые составляют суть нашего сознания, мы, имея в качестве одного из партнеров собственное «Я», в качестве другого — воображаемого собеседника, подчас тоже не вполне искренни. Так, нередко в виде «Я-партнера» мы непроизвольно выставляем свой наиболее выигрышный «Я-образ», а в виде воображаемого другого — лицо, готовое понять и принять его со всеми недостатками... Вот почему самым ярким эпизодом-неформального, предельно искреннего общения может оказаться в нашей жизни ночная беседа со случайным попутчиком в поезде или соседом по рыбной ловле, которого вы больше никогда не увидите. Этот собеседник отнесся к вам с глубочайшим интересом, но в то же время не позволил вам обмануть его, да и вам не дал обмануть самого себя на предмет того, «какой вы хороший»... В поисках искренности и взаимопонимания, в стремлении человека к неформальному общению выходом представляется широкий круг контактов разнообразных лиц, включаемых в контакты, и, конечно; воспитание в себе терпимости ко всему «чужому» и «непонятному». Нелепо требовать от конкретного человека, чтобы он общался с вами именно так, как вам хочется. Ограничения контакта невозможно устранить за счет благих намерений: «Давайте позволим друг другу говорить все, что взбредете голову». Это ведь только игра... Если вы установили с кем-ли€ю неформальное общение (хотя бы относительно неформальное), а затем вдруг наступило охлаждение со стороны партнера, это причиняет вам настоящую боль. Однако приходится усмирять себя, вникать в причины разлада и предпринимать тактичные попытки к новому сближению. Возмущаться и требовать внимания как «должного» означает лишь усугублять холод, возникший во взаимоотношениях. Следует также помнить, что партнер стремится к разнообразию общения, как стремитесь к нему вы сами. «Обижаться» на это, в сущности, неумно. Сказанное имеет отношение к древнейшему искусству общаться. Это ведь одна из тех сфер, где действовать «неискусно» значит действовать попросту плохо. А плохо общаясь, мы травмируем людей и себя, формируем нездоровый «психологический климат». Кэррол Е. Изард ^ 24
|
